Кошки в мае - Страница 7

Когда Чарльз воспользовался дрелью без всяких приспособлений, чтобы просверлить пару отверстий под выключатель в прихожей, он с задачей справился. К сожалению, он выбрал выключатель, который (по словам старика Адамса) в самый раз сгодился бы для электростанции в Бэттерси, и привинтил его дюймовыми винтиками. В результате через два дня выключатель остался в чьей-то руке, и следующие полгода, поскольку Чарльз наотрез отказался заменить выключатель на другой, поменьше, а купить винты подлиннее постоянно забывал, эта махина с двумя толстенными проводами возлежала в прихожей на столике, готовая служить всем, кому требовалось подняться по лестнице.

Как-то вечером тетушка Этель, нащупывая выключатель, упавший за столик, подняла вместо него дохлую мышку (дар Шебы) и сказала, что не способна понять, как я это терплю. Ответ был прост: именно так я жила с бабушкой. Вплоть до приспособлений, которые неизменно что-нибудь выкидывали. Вплоть до краски — бабушка как-то покрасила стулья и наложила второй слой краски, пока первый еще не просох, так что в ближайшие недели гость, неосторожно воспользовавшийся одним из этих стульев, вставал с него под звук чего-то, отрывающегося от чего-то. Даже вплоть до мышей.

У бабушки одно время был кот Макдональд, которого однажды укусила мышь! Хотите верьте, хотите нет, говаривала бабушка, но она своими глазами видела, как мышь мертвой хваткой вцепилась Макдональду в губу, а он отчаянно пытался отодрать ее — лапой прижимал ей хвост, а голову тянул вверх, точно жираф, и бедная мышь растягивалась, будто резиновая. В результате этого случая у Макдональда развился мышиный комплекс. Теперь, поймав мышь, он ее не съедал, а укладывал в ряд с предыдущими своими жертвами на самых видных местах и злорадно их созерцал. В те дни гостям, приглашенным к нам на чай, требовались крепкие желудки: на ковре совсем рядом лежал десяток мышей, а возле гордо восседал кот наподобие художника, рисующего картины на тротуаре. Но бабушка не позволяла отбирать их у него. Это может травмировать его подсознание, утверждала она. Так он возвращает себе чувство собственного достоинства, пострадавшее от мышиного укуса. А если кому-то это не нравится, отвечала она на наши возражения, так их никто не просит смотреть.

Мы бы вскоре остались совсем без знакомых, если бы у бабушки, кроме того, не было трех попугаев и Пикита, сенегалка, не укусила бы Макдональда за лапу, которую он экспериментально засовывал к ней в клетку. Пикита всегда кого-нибудь кусала. Такой дьявольской птицы я больше не встречала, а это немалый комплимент, если учесть, сколько попугаев перебывало у бабушки, — и все они кусались при малейшей возможности. Она была маленькой, с зеленой спинкой, оранжевым брюшком, желтыми ногами и серой змеиной головкой. Глаза у нее были серыми, как два камешка, но когда она злилась, глаза становились ярко-желтыми и то вспыхивали, то угасали, точно маяк.

По этим вспышкам всегда можно было понять, что Пикита намерена атаковать. К сожалению, как правило, предупреждение обычно запаздывало. Нападала она чаще всего, когда ей сыпали корм. С обычной бабушкиной непоследовательностью в то время, как остальные ее попугаи обитали в клетках с кормушками, которые наполнялись снаружи, только в клетке Пикиты кормушка была закреплена внутри. Кроме того — такая уж удачливая птичка она была! — дверца ее клетки не открывалась наружу, а скользила вверх и вниз как подъемная решетка рыцарского замка. Все члены семьи, кроме бабушки, рано или поздно оказывались в западне — чертова дверца падала и защемляла им запястье, пока они насыпали семена в кормушку, и Пикита, чьи глаза вспыхивали и угасали как неоновые вывески, устремлялась вниз и впивалась им в большой палец.

Бабушка была глуха к нашим жалобам на Пикиту, как и на макдональдовских мышей. Раз бедняжка нас кусает, говорила она, значит, мы ее обидели — так нам и надо! Пикита, заключала она категорическим тоном, каким всегда отметала жалобы на своих пернатых и четвероногих любимцев, ни разу ее даже не пыталась укусить. Как ни поразительно, это была святая правда: бабушка могла проделывать с птицами все, что хотела, — как и с четвероногими. Едва кто-нибудь из нас был укушен, еще пока мы, извиваясь от боли, сосали ранку, бабушка в тревоге бежала успокоить Пикиту — и две секунды спустя жуткая птица уже лежала, раскинув крылья, на спине, а бабушка щекотала ей пухлое брюшко и повторяла, какие мы скверные, раз дразним ее.

Мыши Макдональда и укусы Пикиты тогда сильно осложняли нам жизнь, и всем (кроме бабушки) почудилось, что свершилось Божественное правосудие, когда два наших тяжких креста ликвидировали друг друга.

Как я упомянула, в один чудесный день Пикита тяпнула Макдональда, когда он засунул лапу к ней в клетку, и Макдональд, памятуя рассуждения бабушки о его подсознании и потребности восстановить попранную честь, замыслил хитрое отмщение. До конца дня он сидел под креслом, зализывал лапу и свирепо поглядывал на Пикиту. А ночью, когда мы все уснули, он промаршировал в гостиную, сбросил ее клетку со столика — подъемная дверца, так часто в прошлом обрекавшая нас на муки, в последний раз легко скользнула вверх по желобкам, и Пиките пришел конец. Утром мы увидели перевернутую клетку, семена, рассыпавшиеся по всему полу, и Пикиту — аккуратно положенную на спину в ряд с мышами, изловленными за ночь. Бабушка была неутешна. До самой потери следующего своего попугая, скончавшегося много времени спустя и по иной причине, она не переставала оплакивать Пикиту и повторять, что такого верного, такого любящего попугая у нее никогда не было и не будет. Что до Макдональда, гордо сидевшего там, ожидая от нее поздравлений, так он получил такую трепку (на его толстой черной морде застыло неописуемое изумление — почему она вдруг так переменилась?), что впредь закаялся ловить мышей. Даже увидев муху, он мялся, смотрел на бабушку, прижимал уши и ускользал под ближайший стул. «Люди, — говорил он, угрюмо глядя на нас, пока мы поглаживали его по ушам и обещали добавочное молоко, когда бабушка отвернется, — люди Омерзительны».